— Меня зовут Глеб Глен. Я Палач третьего ранга в составе оперативно-тактической группы «Скорый Суд», приданной Экспедиционному механизированному корпусу номер 21 «Великая Россия». Был десантирован вместе с подразделением в полутора километрах от предполагаемой зоны работ пятнадцатого января две тысячи сто шестьдесят первого года. В ходе марш-броска подразделение подверглось массированному перекрёстному огню со стороны противника и было уничтожено. Я выжил.
— Почему вы не выполнили приказ?
— Меня зовут Глеб Глен. Я Палач третьего ранга в составе оперативно-тактической группы…
— Глеб! Давай скорее, на построение опоздаешь!
— Я и так тороплюсь.
Неразработанные проранки на новой форме никак не желали пропускать в себя блестящие латунные пуговицы с черепом, доводя этим до крайней стадии раздражения, за которой уже следовало неконтролируемое бешенство.
— Всё, я пошла. Крайчек из тебя душу вынет.
— Вали нахрен!
Дверь хлопнула, и кованые подошвы быстро застучали по бетонным плитам.
— Заррраза… — прорычал Глеб и красным от натуги пальцем втиснул таки упрямую пуговицу в проранку. Оправился, нахлобучил чёрную пилотку на бритую голову и пулей вылетел из казармы.
— Вы-ыродки, — задумчиво тянул воспитатель Крайчек, прохаживаясь вдоль строя, — какие же выродки. Сплошной неликвид. Я вообще удивляюсь, как такие жалкие комки розовой слизи могли появиться на свет божий.
Виктор Крайчек совсем недавно принял на воспитание третью подготовительную группу отряда 8-10Е. Да и не то чтобы принял. Ему просто всучили это стадо никчемных, по его мнению, баранов. Ведь для того, чтобы принять, нужно сначала передать. Нужно ознакомить приемника с личными делами курсантов, посвятить в состояние внутренних взаимоотношений, рассказать о сильных и слабых сторонах личного состава. Как-никак на третьем году учёбы это уже не чистый строительный материал. В нём уже покопались руки предшественника, полепили на свой манер. И то, что они слепили, Крайчеку совсем не нравилось.
— Посмотрите на себя, — кривясь от омерзения, продолжил Крайчек. — Кто вы есть? Сброд. — Воспитатель заложил руки в лайковых перчатках за спину и, уставившись в бетон плаца, взялся печатать шаги. Здоровенный мужик неопределённого возраста, от сорока до шестидесяти, с непроницаемо-каменной рожей, на фоне строя десятилетних курсантов он выглядел просто невменяемо громадным. Чёрный кожаный мундир скрипел на могучих плечах при каждом движении. Надраенные голенища сапог отражали маленькие испуганные лица. — Нет, вы даже не сброд. Вы — отбросы, мусор, грязь, дерьмо. Да, — обрадовался он, подобрав, наконец, нужное слово, — именно дерьмо, размазанное по плацу. Жидкое и вонючее. Сейчас вас тридцать. Но не будь я Крайчек, если к концу курса не ополовиню эту выгребную яму. Запомните, твари, — затянутый в чёрную кожу палец пробежался по вытянувшимся в струнку курсантам, — для многих из вас десятый год жизни станет последним. И этим я окажу неоценимую услугу обществу. Зато оставшиеся, если таковые вообще будут, из жидкой дресни превратятся в твёрдую, сухую и вполне удобоваримую массу, из которой впоследствии, может быть, когда-нибудь выйдет что-то отдалённо похожее на человека. Тебе смешно? — Крайчек остановился возле белобрысого парнишки, у которого на лице не было ни то, что веселья, но даже лёгкого намёк на улыбку, скорее наоборот — щёки заливались горячечным румянцем, однако, стоило холодным глазам бросить взгляд из-под козырька фуражки, как раскрасневшаяся от волнения физиономия Толи Преклова мгновенно посерела. — Я задал вопрос.
Толян набрал полную грудь воздуха и выпучил глаза.
— Никак нет, господин воспитатель! Мне не смеш…
Дрожащий визг прервался звоном оплеухи. Рука вылетела из-за спины Крайчека так быстро, что Толя не успел даже зажмуриться. Голова его резко дёрнулась в сторону, ноги оторвались от земли, и парень рухнул, хорошо приложившись носом о плац.
— Но я не разрешал на него отвечать, — ледяным тоном закончил воспитатель фразу. — Очевидно, что два года муштры не пошли впрок, — снова обратился он к строю. — Этому я вижу две возможных причины. Причина первая — вы необучаемые дегенераты, которых следует отбраковать. Причина вторая — вас плохо учили. Я очень надеюсь на то, что виной всему причина первая. В таком случае мне не придётся тратить на вас много времени, а ваша численность будет сокращаться быстрее, чем коалиционный десант под Братиславой. Если же причина не в этом, а в плохой подготовке, то смерть для вас станет менее быстрой и более мучительной.
Толя Преклов меж тем очнулся, поднялся и, качаясь, встал в строй.
Крайчек замолчал и уставился на курсанта, глотающего кровь из разбитой щеки. Немигающий змеиный взгляд давил Толяна секунд десять, пока тот, наконец, не прекратил шататься.
— Марш в лазарет, — скомандовал воспитатель. — А вы, недоноски, — пробежался он глазами по строю, после того, как Преклов уковылял в заданном направлении, — шесть кругов вдоль периметра! И если какая-то бесчестная тварь попытается срезать или, упаси Боже, не уложится в норматив — на следующее построение приползёт со сломанными ногами! Марш!
В казарму группа вернулась и впрямь едва не ползком, зато ноги у всех были целы.
Глеб, шаркая в разы потяжелевшими ботинками, подошёл к койке и упал плашмя, лицом в жиденькую подушку. Но не успел он расслабиться, как кто-то тронул за плечо. Глеб повернул голову и только сейчас заметил сидящего напротив Преклова. Щека у Толяна разнеслась так, что опухоль даже на глаз залезла, нос с губой сверкали подсохшими ссадинами. Несмотря на это он, в меру возможностей, улыбался. Неуместная радость показалось Глебу подозрительной, но не до такой степени, чтобы пожертвовать для выяснения её причин сном. Через час нужно было подниматься, жрать, а потом дуть в процедурный и — самое поганое — на занятия к Лейфицу. Если сейчас хоть немного не отоспаться, то шансы клюнуть носом во время лекции возрастали многократно, а это грозило нехилым взысканием. Прикинув расклад, Глеб закрыл глаза. Но Толян был решительно настроен поделиться радостью с приятелем и снова принялся тормошить того за плечо.